Одну высокую женщину-психотерапевта любил студент Грязнов. Он был, напротив, маленького роста, и когда хотел обнять ее, женщине казалось, что он просится на ручки. «Грязнов, - говорила она строго, - ты что, снова хочешь вернуться в материнскую утробу?» Студент моргал, тряс головой и называл ее кисой. Мать свою он почти не помнил, а уж утробу тем более, и все отрицал. «Ладно, - говорила женщина (ее звали Юля), - расскажи про белки». Ей нравилось, как Грязнов рассказывает про свою химию, про то, как одни вещества расщепляют другие, окисляют третьи и минерализируют четвертые, и за мнимой скукой и неподвижностью мира открываются невидимые глазу метаморфозы, превращения и неустанное преображение материи.
Летом Юля уехала в Хосту, отдыхать она всегда ездила одна, так уж повелось, и на звонки не отвечала. Но Грязнов все равно звонил ей и по скайпу, и по вайберу, и по вотсапу, потому что страшно тосковал, и засыпал в старых хоккейных коньках, в которых ходил без нее по квартире, - так он чувствовал себя выше и как-то увереннее, что ли. Юля же в это время изматывала себя тренировками: теннисом, плаванием и пляжным волейболом, где ее за рост особенно ценили на блоке, а по ночам вспоминала рассказы Грязнова и думала о том, что во рту у нее миллионы, нет миллиарды бактерий, но усталость от спорта побеждала, и она засыпала, так и не успев по-настоящему испугаться.
Когда Грязнов через две недели встречал ее в аэропорту, Юля чувствовала себя загоревшей, классной и подтянутой и сказала ему, чтобы сделать приятное, что он вроде даже немного подрос. Грязнов просиял и ответил, что каждый день висел на турнике, так что ничего невозможного нет. В такси по дороге из Домодедово Юля думала о том, что в этой хмурой Москве со свинцовым небом, спехом, суетой, стрессами и работой, от ее красоты и загара скоро ничего не останется, а Грязнов молчал, сжимал ее руку, улыбался сам себе, вытягивал ноги, пряча под переднее сидение новые слипоны на платформе и думал: «Это она меня еще в коньках не видела».
Александр Фельдберг