Вчера, в День памяти жертв политических репрессий, президент России Владимир Путин приехал в Бутово, где похоронены больше 20 тысяч расстрелянных в 1937-1938 годах. Специальный корреспондент Ъ АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ впервые увидел президента России растерянным.
Рядом с храмом Воскресения Христова и новомучеников и исповедников российских, рядом с огромным крестом, к подножию которого Владимир Путин возложил вчера цветы, есть длинный зеленый забор с колючей проволокой. Кажется, что там, за забором, то ли тюрьма, то ли казарма. Возле небольших ворот табличка "Бутовский полигон". Забор бы я, проезжая мимо, заметил, ворота и табличку уже вряд ли.
За забором какой-то странный для таких мест простор. Оказывается, что деревья растут только по периметру забора, а внутри несколько гектаров засеянной травой земли. Земля почти ровная, иногда только по ней волнами идут едва заметные холмы в несколько десятков метров длиной. Диакон Дмитрий, который служит в новой церкви, говорит, что эти холмы появились здесь совсем недавно.
-- Мы сделали эти холмы. Надо было дать понять,-- говорит он,-- что здесь были расстреляны и похоронены все эти люди. Вот здесь. И здесь. И здесь.
-- И здесь? -- спрашиваю я и показываю себе под ноги.
-- Да,-- говорит он,-- тут везде.
Ты идешь по дорожке, посыпанной песком, и понимаешь, что то, что ты сейчас чувствуешь, и называется: земля горит под ногами. Не прикасаться к ней, не топтать ее -- вот все, что сейчас от тебя требуется. Потому что ты же никогда не ходил по могилам. Листья шуршат под ногами, как куски пенопласта в руках. Мороз по коже.
-- Здесь похоронены больше 20 тысяч человек,-- говорит диакон Дмитрий.-- Это только те, про кого мы точно знаем. Больше трехсот причислены к лику святых, это те из примерно тысячи, кто проходил по церковным делам: не только священнослужители, но и церковные старосты, и просто активные миряне. Здесь лежит первый русский летчик Данилевский, труппа одного прибалтийского театра в полном составе... Здесь люди шестидесяти национальностей, греки, японцы, немцы... эфиоп есть...
Он как-то нервно улыбается, словно извиняясь: может, кому-то это неинтересно, конечно, но вот есть у нас и такое... Диакон не знает, что может быть интересно журналистам и фотографам. Он рассказывает, что раньше эта земля принадлежала ФСБ... "или КГБ, я не знаю"... и что тут стояла казарма, а потом и ее не стало, и просто бурьяном все поросло.
-- А потом ее отдали нам.
-- Как отдали?
-- Это произошло чудесным образом,-- пожимает он плечами.-- Вот так -- отдали, и все. Так бывает. Мы сами были удивлены.
Он показывает, как отдали, толкая руками от себя сырой воздух; толкает, словно избавляясь от какого-то ненужного и даже опасного груза.
-- Пока мы не поставили здесь крест,-- говорит он,-- люди вокруг держались подальше от этого места, говорили, что здесь невозможно было простоять даже минуту, становилось плохо до невыносимости просто, ужас живых людей сковывал. А после того как поставили крест, стало все-таки не так жутко тут находиться.
Мы слышим, как в нескольких метрах от нас громко смеются фотографы чему-то. Девушка рядом со мной дергается от этого смеха, как от винтовочного выстрела.
-- Видите,-- без осуждения говорит диакон,-- люди здесь уже находят в себе силы смеяться. Это хорошо.
Мы идем с ним от креста, к которому сходятся несколько линий холмов, к небольшой деревянной церкви на территории полигона.
-- Говорят, расстрельная команда на всю Москву состояла из десяти человек,-- продолжает диакон.-- Они тут в основном и работали. В день до пятисот человек расстреливали. А потом водитель, который еще недавно был жив, рассказывал нам, что как-то привез людей для исполнения приговора, на расстрел, а во рву вся расстрельная команда лежит. Он, понимаете, увидел их всех лежащими во рву! На него это произвело сильное впечатление.
-- А правда,-- спрашивают его,-- что раньше тут был яблоневый сад?
-- Да! -- очень оживляется он.-- Был! Даже когда их расстреливали, он еще был. Яблоки в детские дома возили... Но людей все-таки закапывали тракторами и бульдозерами, и почти все яблони снесли. Но, кстати, еще некоторые остались. Яблок что-то давно нет, правда.
Мы возвращаемся в храм. Я вижу здесь уполномоченного по правам человека Владимира Лукина. Он протиснулся куда-то в сторону от алтаря. Я спрашиваю его, как вышло так, что Владимир Путин приезжает сегодня сюда.
-- Так ведь сегодня День памяти жертв политических репрессий,-- он смотрит на меня с таким недоумением, словно президент страны каждый раз приезжает в этот день на могилы политзаключенных.
-- Разве он делал это раньше хотя бы раз?
-- Ну знаете,-- говорит Владимир Лукин,-- если бы он сегодня не приехал, это невозможно было бы понять. Сегодня еще ведь 70 лет пику государственного террора. СССР, как вы помните, провозгласил террор государственной политикой, а Россия является правопреемницей...
Я думал, он скажет -- государственного террора.
-- Правопреемницей СССР,-- закончил он.-- И значит, отвечает за все. Готова отвечать. Отвечает...
Он сказал, что это он, "если честно, написал письмо президенту".
-- Я предложил, если есть возможность, полететь самолетом, слетать в Магадан, там памятник Эрнста Неизвестного стоит, там же основные лагеря...-- Владимир Лукин как-то разволновался и от этого говорил и выглядел странно заносчиво.-- А если нет, то куда-то в Подмосковье съездить... Нет, я не говорил про Бутово, это они как-то сами... Патриарх же здесь бывал... Я просто писал письма.
Патриарх и президент появились в храме вместе. Патриарх шел с трудом, опираясь на посох. Поднявшись к алтарю, он перед началом службы благодарил президента за то, что тот посещает "одну из русских Голгоф".
-- Мы должны помнить тех,-- сказал он,-- кто отдал свои жизни за веру и правду. Совершая богослужение на Бутовском полигоне, мы молимся за них. И мы просим прощения перед этими людьми, молимся об укреплении нашей веры в наше Отечество.
Владимир Путин внимательно слушал патриарха. Он словно проверял, каких слов, по мнению святейшего, заслуживают расстрелянные.
После короткого молебна он и патриарх возложили цветы к огромному кресту с церковной вязью и пошли на полигон. Они прошли его насквозь. У небольшого деревянного креста был еще один молебен, певцы из хора в теплых куртках поверх ряс пели так громко, что мне казалось, будто их слышно даже на МКАД, километрах в трех отсюда. В этот момент как будто даже прекратилось движение машин по кольцевой дороге, и не было слышно этого бесконечного рева в холодном воздухе, и только потом я понял, что движение же, наверное, и правда перекрыли из-за приезда президента.
Подойдя к деревянной церкви, президент сказал несколько слов журналистам. Эти слова имели значение. Они имели даже большое значение. Он сказал, что "трагедии такого рода повторялись в истории человечества неоднократно, и все это случалось, когда привлекательную на первый взгляд, но пустую на поверку идею пытались ставить выше основных ценностей -- человеческой жизни, ценности прав и свобод человека".
Это было то, что от Владимира Путина очень хотели услышать родные миллионов расстрелянных политзаключенных и очень много других людей. И он никогда раньше не называл коммунистическую идею пустой. Как-то он это так просто и понятно сказал, что я ему сразу поверил.
-- Все мы хорошо знаем,-- продолжил Владимир Путин,-- что 37-й год, хотя он и считается пиком репрессий, был хорошо подготовлен предыдущими годами жестокости. Достаточно вспомнить расстрел заложников в годы гражданской войны, уничтожение целых сословий -- духовенства, российского крестьянства, казачества.
То есть Владимир Путин не сделал никакого акцента на исключительной роли Иосифа Сталина. Наоборот, он убрал этот акцент.
-- Для нас это особая трагедия,-- продолжил он.-- Масштаб ее колоссален -- сосланы, уничтожены, расстреляны были десятки тысяч, миллионы человек. Причем прежде всего люди со своим собственным мнением, которые не боялись его высказывать... Уничтожались наиболее эффективные люди, цвет нации. Мы до сих пор ощущаем эту трагедию на себе. Нам надо многое сделать, чтобы это никогда не забывалось, чтобы вспоминать об этой трагедии.
На самом деле для этого оказалось достаточно передать Бутовский стрелковый полигон НКВД церкви.
-- Но память нам нужна не сама по себе,-- говорил президент.-- А чтобы определять пути для развития страны... Политические споры, баталии, борьба мнений нужны, но нужно, чтобы этот процесс был не разрушительным, был созидательным.
Теперь должно было стать понятней, почему "Единая Россия" не примет участия в предвыборных дебатах. Они, видимо, рискуют стать разрушительными.
Владимир Путин должен был после этого пойти в домик при церкви, там накрыли стол с чаем. Но он остановился возле стенда, на котором было отмечено, сколько людей каждый месяц расстреливали на Бутовском стрелковом полигоне.
Я, может быть, первый раз увидел растерянного президента.
-- Умопомрачение какое-то,-- пробормотал он.-- Кажется, что это невозможно. За что?!
Он смотрел на настоятеля храма отца Кирилла и словно ждал от него ответа на свои вопросы. Казалось, Владимир Путин искренне не понимает, до какого состояния может дойти глава такого государства, которое оказалось вот и у него, Владимира Путина, в руках (и уже даже уходит из них), чтобы творить такое.
Ему, видимо, было важно это понять. Он, наверное, как-то совсем не мог представить себя в такой роли на этом месте, которое сам занимает уже столько лет, и хотел понять, что же должно было случиться с человеком, чтобы стать палачом. Что-то же такое случилось. Событие какое-то, может быть. Случай, что ли.
Отец Кирилл, внук одного из расстрелянных на полигоне, развел руками и добавил, что здесь расстреляли мальчика двенадцати лет. Разрешалось расстреливать только с пятнадцати, и мальчику приписали в документах три лишних года. И расстреляли бабушку, которой было далеко за семьдесят, и тоже непонятно за что.
-- Может, она олицетворяла какое-то нравственное начало в своей деревне?! -- предположил отец Кирилл.
Он тоже всего этого искренне не понимал.
Андрей Ъ-Колесников
