посвящается Дмитрию, моему сиамскому брату, с которым мы захватим весь мир
Володенька проснулся от того, что осеннее солнышко заглянуло в окошко и заслепило ему глазки. Он поморщил личико и отвернулся, но заснуть больше не смог, и тогда он сел, свесив ножки с края своей постельки, такой высокой, что пальчики едва доставали поверхность по-утреннему стылого пола. За окошком снова качнулась узловатая веточка разлапистого тополя, пропуская в прохладную полутень комнаты новый лучик весеннего солнышка. Володенька счастливо улыбнулся в ответ, озарив себя ярким бликом на молочно-белых зубах. Солнышко обратно спряталось в ветвях, украдкой подсвечивая дрожащую зелень листвы, а Володенька сладко потянулся и стал привычно оглядывать свою комнату.
Кроватка стояла напротив окошка, удачно втиснутая между стенкой и застеклённой матовой дверью, за которой уже слышался папин бодрый голос и суетливая мамина возня на тесной кухоньке. Справа от окошка разместился старый письменный столик, где Володенька рисовал разных зверушек и читал книжки про путешествия в далёкие страны. На покатой столешнице, из-за долгих лет службы и от неизбывной сырости с потолка, поперёк простирались белёсые волосяные трещины в лаке, непрерывно делясь и переплетаясь до самого края; а один её угол совсем раздуло и пропеллером повело куда-то вверх. На столике веером были рассыпаны карандаши, чередуясь вопреки всем законам и даже самой смелой художественной фантазии, а в уголке вразнобой, неряшливою стопкой были сложены альбомные листки с оборванными краями, заполненные рисунками на темы природы.
В противоположном углу от стола громоздилась большая пузатая коробка от телевизора, до отказа заваленная Володиными игрушками. Здесь были и диковинные звери, и заводные машинки, и железная дорога, но превыше всех этих детских забав была для Володеньки отцовская измерительная рулетка, которую он выпросил для себя с месяц назад. Отец, не бывший никогда особенно мастеровитым, запросто расстался с ненужной вещицей: “Ну, забирай, если нравится”, - только и развёл руками он, и с тех пор не было и дня, который бы Володенька провёл отдельно от своей любимицы. Ею он дорожил совсем по-иному, нежели остальными игрушками, и выделил для неё особое место: на самой вершине горки из машинок и зверушек, высившейся над картонным фундаментом коробки.
С рулеткою он, бывало, возился долгие часы напролёт, на все лады вытягивая разлинованное полотно и без разбору примеряя его ко всем предметам, которые замечал вокруг. Особую радость доставляло ему то, как из маленькой коробочки по его прихоти вдруг простиралось вперёд, насколько хватало детских рук, пространство, измеренное и выверенное, и он потом долго следил, как неуклонно затягивается обратно заржавелая тонкая лента, сворачиваясь внутри механизма в неизменную изначальную спираль. В такие минуты Володенька явственно чувствовал себя в состоянии изведать и исчислить всё что угодно в целом свете, и тогда он замирал от сладостного волнения, под тихий шёпот уползающих цифр.
Вот и в это утро первым делом, соскочив с кровати, Володенька подбежал к ящику и схватил рулетку; после этого долго мешкал, рассматривая пластмассовый корпус в лучиках солнышка и не решаясь открыть, чтобы убедиться, все ли цифры на месте, не перепутались они местами и по-прежнему ли продолжают стремиться обратно к нулю. В это время позади него дверь тяжко скрипнула и подалась, а из проёма, улыбаясь, выглянула мама, услышавшая с кухни Володину беготню по комнате. Володенька обернулся, прижимая к тщедушной груди своё самое дорогое сокровище, и засмеялся от радости:
- Мамочка! Солнышко проснулось и меня разбудило!
- Ты моё солнышко! – нараспев протянула мама, распахивая дверь и встречая сына в свои объятия, - Сыночек ты мой! Будешь кушать?
- Буду! Буду, мамуля, - радостно закивал Володенька, - Я сейчас, только проверю кое-что, и приду!
- Ну, хорошо-хорошо! – засмеялась мама, - Я чаёк тебе уже налила, и оладушков испекла, как ты любишь!
- С мёдом? – уточнил Володенька.
- Да, с мёдом. Сладкоежка ты наш! – она кратко прижалась губами к его румяной щеке и затем быстро отёрла ребром ладони след от нечаянной слюны, - Мы с папой тебя ждём! – сообщила она, уже выходя и прикрывая за собой дверь.
- Ага, - отрывисто бросил Володенька ей вслед и поскорее размотал рулетку в полную длину. Все цифры и планочки были, где и положено, и он со спокойным чувством возвратил её на место. Теперь ему не терпелось позавтракать чаем с оладьями.
***
На обеденном столе, попыхивая жаром и подтекая сливочным маслом, высилась аппетитная горочка одинаковых пухленьких круглешков, загораживая отца, сидящего с книгой возле окна. Рядом в прозрачной вазочке расползался только что выложенный мёд, переливаясь мраморной проседью кристалликов сахара. По трём сторонам стола, по числу завтракающих, были расставлены приземистые фарфоровые чашки, до краёв наполненные дымящим янтарным чаем из китайского чайника, который стоял здесь же, в очередной раз поразив Володеньку диковинной росписью восточных умельцев, хотя уже и знакомой ему много лет.
- А мы тебя уже заждались! – прокряхтел отец, отрываясь от чтения и наклоняясь к Володеньке, чтобы поцеловать его в лобик.
- Папа! – сын обхватил его шею руками и доверчиво прижался к тёплой отцовской щеке, чуть липкой от лосьона после бритья.
- Ну, давай, давай! Завтракать уже пора! – засмущался отец, заметив на себе пристальный и нежный взгляд улыбающейся жены, ставшей невольным свидетелем этой трогательной сцены. Сын послушно кивнул и поспешил взобраться на свой излюбленный табурет, устеленный в четыре слоя вязаным платком с клетчатым узором и бахромой по краям. Примостившись поудобнее, он двумя руками подтянул к себе чашку и стал с сопением втягивать носом густой пар, который поднимался над ароматным настоем. Мама быстро обмыла руки от муки, насухо вытерла и села на стул, слева от Володеньки. Папа, сидевший напротив, со вздохом отложил книжку, заметив для памяти нужное место на странице ногтем, и тоже взялся за чашку.
- Саша, ты с мёдом кушай – оно вкуснее будет. Я и сахару в чай потому не клала... – забеспокоилась жена.
- Разумеется, - согласился муж, щедро утопив промасленный оладий в мёд и целиком отправляя его в рот, роняя по дороге крупные липкие капли.
- И ты, сынок... – но Володеньке и не надо было ничего говорить: он самый первый сложил свой оладий лодочкой и до краёв зачерпнул из вазочки сахаристую массу.
- Чаем, чаем запивайте, - на месте суетилась мама. Володенька хл*цензура*л из чашки и скорчил обиженную рожицу.
- Там сахара нет, я без сахара не люблю, - пожаловался он.
- Ну, возьми мёду добавь и размешай, - мама дотянулась до мойки и протянула чайную ложку сыну. Тот деловито сунул ложку в вазочку, вытащил, обернул несколько раз, наматывая тягучую массу на черпак, и осторожно перенёс в свою чашку. Подождав, пока мёд размякнет от тепла, он начал перемешивать, сперва потихоньку, боясь расплескать чай, потом всё быстрее, пока в чашке не закрутился небольшой водоворот. Володенька наблюдал, как остатки мёда растворяются и исчезают в воронке. Наконец, он вынул ложку, отряхнул приставшие капли и отхл*цензура*л. На этот раз чай оказался достаточно сладким, и Володенька с удовольствием допил весь, приправляя его мамиными оладьями с мёдом. Когда кончили завтракать, оказалось, что горка уменьшилась едва ли не на две трети.
- Значит, так. Поздравляю вас с прекрасным аппетитом, - заключил папа, кивая на блюдо с оладьями.
- Ох, Саша. В этом и твоя заслуга – не последняя, - заметила жена.
- Так разве же это плохо! Значит - вкусно приготовлено, с любовью! – шутливо оправдывался отец, допивая чайные подонки. Володенька тем временем заскучал и захотел на улицу.
- Мам, можно я погуляю? – он жалостливо заглянул ей в глаза.
- Иди, иди, конечно, Володенька. Только оденься потеплее – там дождик ночью прошёл, как бы ты не застудился, - забеспокоилась мама.
- И смотри, долго там не гуляй, - предостерегал вдогонку отец, а Володенька уже сорвался с места и скорее побежал переодеваться. В комнате он мигом скинул с себя пижаму, надел вельветовые штаны, свитер и курточку и наспех застегнулся; затем выскочил в коридор, там обулся, кое-как зашнуровав ботиночки. Перед самым выходом он вдруг вспомнил, обутым пробежал в кухню и крикнул: “До свидания!”, и, не дослушав, пока родители ответят ему, вернулся в коридор, ловко расправился со старым, привычно заедающим замком, выскочил в подъезд и захлопнул дверь.
***
По лестнице Володенька никогда не ходил пешком. Он или вскакивал на неё с разбегу и дальше поднимался, перепрыгивая по нескольку ступенек разом, упираясь руками в колени; иначе, если спускался, давал себе пару шагов разгону и затем, перекладываясь через перила пополам, съезжал до конца. Вот и теперь, едва добежав до начала спуска, Володенька закинул руку на перила, доходившие ему почти до плеча, дважды оттолкнулся ногой и, перевалившись остальным корпусом, с тихим шорохом пополз вниз. Спрыгнув в конце, он быстро отряхнул пыльную полосу на животе, в два шага пересёк пролёт и лёг на следующие перила. При спуске между третьим и вторым этажами, на полпути Володеньке пришлось перейти на шаг, потому что перильная доска была оторвана снизу, а из оголившегося железа оставались торчать бесполезные саморезы. Прошмыгнув оставшиеся ступени вприпрыжку, Володенька продолжил по спирали скатываться вниз, и таким манером добрался до самого конца.
Внизу, из зазоров приоткрытой подвальной двери, накатывала густая завеса пара и безвыходно оставалась тут стоять, стеснённая сырыми подъездными стенами, мерно всасываясь в размякшую от испарины штукатурку. Здесь Володенька задержался на минуту. Сырой землистый запах подвала, вперемежку с мышиным помётом и плесенью, сплетался в тугой полупрозрачной дымке в нечто отвратительно-манящее, тошнотворно пронизывающее всё Володенькино существо и как бы облепившее его изнутри и снаружи. Беспросветное зияние звало, заманивало его в свою бездну; щербатое нутро заржавелых труб нашёптывало свои тайны. Измученная дверь вопросительно скрипнула и подалась вперёд под внезапным напором неизвестного внутреннего ветра, пропуская Володеньку шагнуть вперёд, вниз, вглубь...
Внезапно подъезд осветился солнечным светом, и раскрывшаяся было дверь завалилась обратно, подгоняемая нечаянным порывом свежего воздуха с улицы. Бабушка Зина, зажимая четыре тяжёлые авоськи попарно в каждой руке, боком протолкнулась в подъезд, причитая вполголоса про свои болезни и про кошмарные цены в магазине. Володенька разом очнулся от своего забвения, вразумлённый приветливым взглядом неизменно добродушной бабушки Зины. Она и сама вмиг распростилась со всеми жалобами и застыла в проходе с благодарной улыбкой на увядшем, но по-юношески искреннем лице. Общение с детьми было для неё всегдашней и неизменною радостью. В каком бы настроении она не пребывала, какие тревоги не сокрушали бы её беззащитное простодушное сердце, она непременно воспревала духом, чуть только стоило ей слегка соприкоснуться с этими невинными созданиями, в их непосредственности и неискушённости так сильно схожими с нею самой. От природы бездетная, рано схоронив мужа, она всю старость свою, пришедшую незаметно вслед за бурной юностью и сознательной трудовой зрелостью, отдавала чужим детям. Каждый день выходила она во двор и подолгу в одиночку просиживала за спицами на лавочке у подъезда - остальных стариков она сторонилась и даже слегка недолюбливала. Зато не проходило и пары недель без того, чтобы для какого-нибудь мальчугана не получились у неё тёплые шерстяные носочки или цветной узорчатый шарфик для девочки. Но замечательней всего было то, что ни разу за многие-многие годы бабушка Зина не прогадала с размером вещицы, хотя ни с кого наперёд не снимала мерок. Так, однажды она подозвала к себе Володеньку и вручила ему колючий новенький свитерок, с которого, улыбаясь, глядела весёлая улиточка, а дома мама долго и с изумлением рассматривала, как ладно пришлась обновка её сыну. За свитером вскоре подоспели шапочка, носочки, шарфик, безрукавка, а когда Володенька вырастал из прежних подарков, на смену уже готовы были новые, и всё повторялось по кругу: шарфик, шапочка, свитерок, носочки... В скором времени вся дворовая детвора щеголяла в баб-Зинином вязаном рукоделии, а родители дома не могли нарадоваться на свою искусницу и промеж собой жарко и с удовольствием пересуживали, у чьего дитяти шарфик оказался краше и кому больше вещичек досталось от бабушки Зины. Когда же дети вырастали из прежних одёжек, вещи раздаривались по друзьям да по знакомым, так что через пару лет как в окрестных, так и в отдалённых дворах нет-нет да и встречались довольные карапузы, приодетые с лёгкой руки бабушки Зины. Да и сам Володенька в холода никогда не выходил из дому без свитерочка, на котором по шовчику заботливой баб-Зининой рукой чёрными нитками была вышита маленькая пентаграммка.
- Здравствуйте, бабушка Зина! – встрепенулся Володенька.
- Здравствуй, внучек, - её ломаный, непривычный к говорению голос звучал как всегда ласково и сопровождался улыбкой, - Ты свитерочек-то мой одел? А то вон: холодно, дождик вчера цельную ночь лил непрестанно, а таперича лужи и ветруган дуить...
- Надел, надел, бабушка! – Володенька лихо задрал курточку, демонстрируя под ней растянутую довольную рожицу улиточки.
- Ну и слава тебе Хоссподи, - не прекращая улыбаться, процедила бабушка Зина, оборачиваясь вслед стремглав выбежавшему Володеньке.
***
На улице стояла по-настоящему осенняя прохлада, столь непривычная для первых чисел сентября. Вчерашние лужи, вздуваясь на солнце пузатыми серебристыми блюдцами, налитыми до отказа, изредка зыбко подрагивали, пополняясь запоздалыми каплями, поодиночке срывавшимися с отяжелелой листвы. Тут и там на зелёной травянистой лужайке прорастали вытравленные нескончаемым ливнем проплешины, взрытые вдоль и поперёк когтистыми лапами бродячих животных, и донышко каждого отпечатка подтопляла застоялая влага, которою земля была исполнена в последние дни. Расползались ворохи неметёного мусора, подгоняемые неспокойным порывистым ветром, застревали, пойманные, в непомерно разросшейся траве, намокали и тонули в обильных лужах или просто лежали, забитые, по углам и по ямам.
Володенька огляделся и зябко поёжился от непогоды. Сколько бы он не всматривался, по всему двору не было заметно ни души. Все друзья-товарищи, в играх с которыми провёл он нынешнее лето, теперь до единого пошли учиться школу, куда его по малолетству не приняли, лишь только наказали усердно готовиться на будущий год; а в детский садик – так уж повелось – Володенька не ходил. Он уже было развернулся и понуро зашагал обратно к дому, как вдруг возле лавочки у дальнего подъезда он краем глаза приметил две низкорослые, скорее всего, детские фигуры. «Может, с соседнего двора», - мелькнуло в голове у Володеньки, и он, круто развернувшись на месте, по лужам побежал на другой конец дома.
Два мальчугана, возрастом чуть поменьше Володеньки, сидели на корточках и пристально следили за чем-то на земле, что было скрыто за их внимательно склонёнными спинами. Володенька подошёл ближе и на цыпочках заглянул, но предмет интереса тех двоих был, должно быть, столь маленьким по размеру и внешне непримечательным, что Володенька не сумел ничего разглядеть. Тогда он, набравшись смелости, тронул чуткой рукой одного из мальчуганов за плечо.
- Чего? – испугано обернулся тот.
- А что там у вас? – робко спросил Володенька, но вдруг он отпрянул, заметив на обращённых к нему мальчишеских лицах частые гноящие язвы, утыканные крапинкой зелёнки. Язвочки начинались ото лба и сползали вниз, под одежду, под оттопыренные воротники рубашек, и дальше, невидимые, разбегались по всему телу, проявляясь ещё только на голых кистях рук.
- Ты к нам лучше не подходи. У нас эта, ветрянка. Ты от нас заразиться можешь, - угрожающе предупредил второй мальчишка.
- Мы тут улиточку смотрим. А ты иди себе другую поищи. Там их в кустах полно валяется.
Володенька испуганно кивнул и поспешил убежать подальше от гнойных мальчиков, но теперь ему уже не хотелось домой: он хотел тоже найти улиточку, настоящую, живую. Поэтому он поскорее нырнул в ближайшие кустики самшита, восковые листья которого, щедро усыпанные росой, нещадно замочили его курточку, сплошь покрыв её размашистыми тёмными пятнами, безразлично перетекающими одно в другое. Там, в переплетении тонких веточек, где особенно задерживалась сырость, по замшелой и осклизлой земле мирно переползала с кочки на кочку она – крупная виноградная улиточка. Володенька от радости поспешил сейчас же схватить её, хотя та никуда и не собиралась убегать. Затем он поскорее выбрался из плена кустов и стал разглядывать свою находку на солнышке.
Улиточка была замечательная: совсем как на свитере бабушки Зины, и даже ещё лучше. Мокрый перламутровый панцирь нежно поигрывал в лучиках солнышка, мягко просвечиваюшего пасмурное утреннее небо. Раковина начиналась из середины и раскручивалась, с каждым витком становясь всё толще и на конце расцветая прелестною гибкою шейкой, увенчанной двумя аккуратными усиками. Нежная липкая кожица вся была испещрена продолговатыми пятнышками, вытягивающимися по мере того, как улиточка медленно переползала по Володенькиной ладошке, оставляя следом жирный блестящий подтёк, скоро подсыхаюший на солнце тоненькой корочкой. Улиточка раскинула рожки по сторонам и внимательно оглядывала окружающее крошечными песчинками неприметных глазок. Володенька, заметив это, захохотал от радости и попробовал тронуть одну из антеннок пальчиком, но улиточка в ответ на его неосторожное прикосновение вдруг вся съёжилась и втянула рожки вовнутрь. Володенька удивился, что улиточка не хочет с ним играть, и снова попробовал достать её пальчиком, но от этого она ещё плотнее засела в домике и больше не выглядывала. Володенька ещё и ещё раз пытался достать её, но раковина была очень узкая, а пальчик не пролезал, и, тогда, чтобы не обломать хрупкие края, Володенька решил попробовать дотянуться до улиточки язычком. Он поднёс панцирь к лицу и заглянул в дырочку, но там ничего не было видно. Казалось, улиточка убежала оттуда и оставила домик порожним, но Володенька по весу чувствовал, что она всё ещё там. Тогда он просунул в дырочку язычок, но чуть не порезался об острый панцирь. Раздосадованный, Володенька размахнулся и швырнул улиточку в заросли самшита. Сейчас же в скрещенных ветвях послышалось шевеление, и навстречу Володеньке, раздвигая корявые веники кустов, вышел невысокого роста дяденька в коричневом пальто; до этого он стоял и любовался, как Володенька играет с улиточкой. На вид этот дяденька был очень интересный: вся кожа на его лице была усеяна тёмно-коричневой гречкой; пальто топорщилось у него за плечами, оттого что под ним на спине скрывался увесистый, туго закрученный горб; надбровные дуги, соединённые курчавой полоской щетинистой чёрной растительности, выпирали далеко вперёд наподобие рожек, так что из-под них с трудом проблёскивали крошечные бусинки глаз; рот у дяденьки был раскрыт и перекошен набок, и из уголков к подбородку стекали, ниспадая на распахнутый воротник пальто, две блестящие вязкие полоски слюны. Володенька смотрел на дяденьку с упоением и восторгом. Он уже догадался – нет, он точно знал, кто теперь стоит перед ним. С замиранием в голосе, с тревожной ноткой сомнения, но всё же утвердительно он произнёс:
- Ввы... Вы – улиточка, - и сейчас же потупил глаза, вдруг испугавшись своих слов.
Дяденька молчал, и только хриплое дыхание пузыристой пеной пробивалось из раскрытого рта в ответ.
- Значит, мы будем с Вами играть, – сказал Володенька, уже увереннее.
Дяденька сделал два шажка вперёд, переваливаясь с ноги на ногу.
- И Вы возьмёте меня к себе в домик, - Володенька тоже шагнул навстречу.
Дяденька поднял голову, так что из под нависших бровей-рожек стали полностью видны маленькие недоразвитые глазки. Теперь он неотрывно смотрел на Володеньку, явственно ожидая чего-то.
- И... - Володенька понял и немного смутился, но затем взял себя в руки и быстро выпалил, - И я буду облизывать улиточку своим язычком?
Дяденька молча взял его за руку, и они вдвоём пошли куда-то, далеко-далеко. И больше их никогда не видели.
22 сентября 2009 г.
Володенька проснулся от того, что осеннее солнышко заглянуло в окошко и заслепило ему глазки. Он поморщил личико и отвернулся, но заснуть больше не смог, и тогда он сел, свесив ножки с края своей постельки, такой высокой, что пальчики едва доставали поверхность по-утреннему стылого пола. За окошком снова качнулась узловатая веточка разлапистого тополя, пропуская в прохладную полутень комнаты новый лучик весеннего солнышка. Володенька счастливо улыбнулся в ответ, озарив себя ярким бликом на молочно-белых зубах. Солнышко обратно спряталось в ветвях, украдкой подсвечивая дрожащую зелень листвы, а Володенька сладко потянулся и стал привычно оглядывать свою комнату.
Кроватка стояла напротив окошка, удачно втиснутая между стенкой и застеклённой матовой дверью, за которой уже слышался папин бодрый голос и суетливая мамина возня на тесной кухоньке. Справа от окошка разместился старый письменный столик, где Володенька рисовал разных зверушек и читал книжки про путешествия в далёкие страны. На покатой столешнице, из-за долгих лет службы и от неизбывной сырости с потолка, поперёк простирались белёсые волосяные трещины в лаке, непрерывно делясь и переплетаясь до самого края; а один её угол совсем раздуло и пропеллером повело куда-то вверх. На столике веером были рассыпаны карандаши, чередуясь вопреки всем законам и даже самой смелой художественной фантазии, а в уголке вразнобой, неряшливою стопкой были сложены альбомные листки с оборванными краями, заполненные рисунками на темы природы.
В противоположном углу от стола громоздилась большая пузатая коробка от телевизора, до отказа заваленная Володиными игрушками. Здесь были и диковинные звери, и заводные машинки, и железная дорога, но превыше всех этих детских забав была для Володеньки отцовская измерительная рулетка, которую он выпросил для себя с месяц назад. Отец, не бывший никогда особенно мастеровитым, запросто расстался с ненужной вещицей: “Ну, забирай, если нравится”, - только и развёл руками он, и с тех пор не было и дня, который бы Володенька провёл отдельно от своей любимицы. Ею он дорожил совсем по-иному, нежели остальными игрушками, и выделил для неё особое место: на самой вершине горки из машинок и зверушек, высившейся над картонным фундаментом коробки.
С рулеткою он, бывало, возился долгие часы напролёт, на все лады вытягивая разлинованное полотно и без разбору примеряя его ко всем предметам, которые замечал вокруг. Особую радость доставляло ему то, как из маленькой коробочки по его прихоти вдруг простиралось вперёд, насколько хватало детских рук, пространство, измеренное и выверенное, и он потом долго следил, как неуклонно затягивается обратно заржавелая тонкая лента, сворачиваясь внутри механизма в неизменную изначальную спираль. В такие минуты Володенька явственно чувствовал себя в состоянии изведать и исчислить всё что угодно в целом свете, и тогда он замирал от сладостного волнения, под тихий шёпот уползающих цифр.
Вот и в это утро первым делом, соскочив с кровати, Володенька подбежал к ящику и схватил рулетку; после этого долго мешкал, рассматривая пластмассовый корпус в лучиках солнышка и не решаясь открыть, чтобы убедиться, все ли цифры на месте, не перепутались они местами и по-прежнему ли продолжают стремиться обратно к нулю. В это время позади него дверь тяжко скрипнула и подалась, а из проёма, улыбаясь, выглянула мама, услышавшая с кухни Володину беготню по комнате. Володенька обернулся, прижимая к тщедушной груди своё самое дорогое сокровище, и засмеялся от радости:
- Мамочка! Солнышко проснулось и меня разбудило!
- Ты моё солнышко! – нараспев протянула мама, распахивая дверь и встречая сына в свои объятия, - Сыночек ты мой! Будешь кушать?
- Буду! Буду, мамуля, - радостно закивал Володенька, - Я сейчас, только проверю кое-что, и приду!
- Ну, хорошо-хорошо! – засмеялась мама, - Я чаёк тебе уже налила, и оладушков испекла, как ты любишь!
- С мёдом? – уточнил Володенька.
- Да, с мёдом. Сладкоежка ты наш! – она кратко прижалась губами к его румяной щеке и затем быстро отёрла ребром ладони след от нечаянной слюны, - Мы с папой тебя ждём! – сообщила она, уже выходя и прикрывая за собой дверь.
- Ага, - отрывисто бросил Володенька ей вслед и поскорее размотал рулетку в полную длину. Все цифры и планочки были, где и положено, и он со спокойным чувством возвратил её на место. Теперь ему не терпелось позавтракать чаем с оладьями.
***
На обеденном столе, попыхивая жаром и подтекая сливочным маслом, высилась аппетитная горочка одинаковых пухленьких круглешков, загораживая отца, сидящего с книгой возле окна. Рядом в прозрачной вазочке расползался только что выложенный мёд, переливаясь мраморной проседью кристалликов сахара. По трём сторонам стола, по числу завтракающих, были расставлены приземистые фарфоровые чашки, до краёв наполненные дымящим янтарным чаем из китайского чайника, который стоял здесь же, в очередной раз поразив Володеньку диковинной росписью восточных умельцев, хотя уже и знакомой ему много лет.
- А мы тебя уже заждались! – прокряхтел отец, отрываясь от чтения и наклоняясь к Володеньке, чтобы поцеловать его в лобик.
- Папа! – сын обхватил его шею руками и доверчиво прижался к тёплой отцовской щеке, чуть липкой от лосьона после бритья.
- Ну, давай, давай! Завтракать уже пора! – засмущался отец, заметив на себе пристальный и нежный взгляд улыбающейся жены, ставшей невольным свидетелем этой трогательной сцены. Сын послушно кивнул и поспешил взобраться на свой излюбленный табурет, устеленный в четыре слоя вязаным платком с клетчатым узором и бахромой по краям. Примостившись поудобнее, он двумя руками подтянул к себе чашку и стал с сопением втягивать носом густой пар, который поднимался над ароматным настоем. Мама быстро обмыла руки от муки, насухо вытерла и села на стул, слева от Володеньки. Папа, сидевший напротив, со вздохом отложил книжку, заметив для памяти нужное место на странице ногтем, и тоже взялся за чашку.
- Саша, ты с мёдом кушай – оно вкуснее будет. Я и сахару в чай потому не клала... – забеспокоилась жена.
- Разумеется, - согласился муж, щедро утопив промасленный оладий в мёд и целиком отправляя его в рот, роняя по дороге крупные липкие капли.
- И ты, сынок... – но Володеньке и не надо было ничего говорить: он самый первый сложил свой оладий лодочкой и до краёв зачерпнул из вазочки сахаристую массу.
- Чаем, чаем запивайте, - на месте суетилась мама. Володенька хл*цензура*л из чашки и скорчил обиженную рожицу.
- Там сахара нет, я без сахара не люблю, - пожаловался он.
- Ну, возьми мёду добавь и размешай, - мама дотянулась до мойки и протянула чайную ложку сыну. Тот деловито сунул ложку в вазочку, вытащил, обернул несколько раз, наматывая тягучую массу на черпак, и осторожно перенёс в свою чашку. Подождав, пока мёд размякнет от тепла, он начал перемешивать, сперва потихоньку, боясь расплескать чай, потом всё быстрее, пока в чашке не закрутился небольшой водоворот. Володенька наблюдал, как остатки мёда растворяются и исчезают в воронке. Наконец, он вынул ложку, отряхнул приставшие капли и отхл*цензура*л. На этот раз чай оказался достаточно сладким, и Володенька с удовольствием допил весь, приправляя его мамиными оладьями с мёдом. Когда кончили завтракать, оказалось, что горка уменьшилась едва ли не на две трети.
- Значит, так. Поздравляю вас с прекрасным аппетитом, - заключил папа, кивая на блюдо с оладьями.
- Ох, Саша. В этом и твоя заслуга – не последняя, - заметила жена.
- Так разве же это плохо! Значит - вкусно приготовлено, с любовью! – шутливо оправдывался отец, допивая чайные подонки. Володенька тем временем заскучал и захотел на улицу.
- Мам, можно я погуляю? – он жалостливо заглянул ей в глаза.
- Иди, иди, конечно, Володенька. Только оденься потеплее – там дождик ночью прошёл, как бы ты не застудился, - забеспокоилась мама.
- И смотри, долго там не гуляй, - предостерегал вдогонку отец, а Володенька уже сорвался с места и скорее побежал переодеваться. В комнате он мигом скинул с себя пижаму, надел вельветовые штаны, свитер и курточку и наспех застегнулся; затем выскочил в коридор, там обулся, кое-как зашнуровав ботиночки. Перед самым выходом он вдруг вспомнил, обутым пробежал в кухню и крикнул: “До свидания!”, и, не дослушав, пока родители ответят ему, вернулся в коридор, ловко расправился со старым, привычно заедающим замком, выскочил в подъезд и захлопнул дверь.
***
По лестнице Володенька никогда не ходил пешком. Он или вскакивал на неё с разбегу и дальше поднимался, перепрыгивая по нескольку ступенек разом, упираясь руками в колени; иначе, если спускался, давал себе пару шагов разгону и затем, перекладываясь через перила пополам, съезжал до конца. Вот и теперь, едва добежав до начала спуска, Володенька закинул руку на перила, доходившие ему почти до плеча, дважды оттолкнулся ногой и, перевалившись остальным корпусом, с тихим шорохом пополз вниз. Спрыгнув в конце, он быстро отряхнул пыльную полосу на животе, в два шага пересёк пролёт и лёг на следующие перила. При спуске между третьим и вторым этажами, на полпути Володеньке пришлось перейти на шаг, потому что перильная доска была оторвана снизу, а из оголившегося железа оставались торчать бесполезные саморезы. Прошмыгнув оставшиеся ступени вприпрыжку, Володенька продолжил по спирали скатываться вниз, и таким манером добрался до самого конца.
Внизу, из зазоров приоткрытой подвальной двери, накатывала густая завеса пара и безвыходно оставалась тут стоять, стеснённая сырыми подъездными стенами, мерно всасываясь в размякшую от испарины штукатурку. Здесь Володенька задержался на минуту. Сырой землистый запах подвала, вперемежку с мышиным помётом и плесенью, сплетался в тугой полупрозрачной дымке в нечто отвратительно-манящее, тошнотворно пронизывающее всё Володенькино существо и как бы облепившее его изнутри и снаружи. Беспросветное зияние звало, заманивало его в свою бездну; щербатое нутро заржавелых труб нашёптывало свои тайны. Измученная дверь вопросительно скрипнула и подалась вперёд под внезапным напором неизвестного внутреннего ветра, пропуская Володеньку шагнуть вперёд, вниз, вглубь...
Внезапно подъезд осветился солнечным светом, и раскрывшаяся было дверь завалилась обратно, подгоняемая нечаянным порывом свежего воздуха с улицы. Бабушка Зина, зажимая четыре тяжёлые авоськи попарно в каждой руке, боком протолкнулась в подъезд, причитая вполголоса про свои болезни и про кошмарные цены в магазине. Володенька разом очнулся от своего забвения, вразумлённый приветливым взглядом неизменно добродушной бабушки Зины. Она и сама вмиг распростилась со всеми жалобами и застыла в проходе с благодарной улыбкой на увядшем, но по-юношески искреннем лице. Общение с детьми было для неё всегдашней и неизменною радостью. В каком бы настроении она не пребывала, какие тревоги не сокрушали бы её беззащитное простодушное сердце, она непременно воспревала духом, чуть только стоило ей слегка соприкоснуться с этими невинными созданиями, в их непосредственности и неискушённости так сильно схожими с нею самой. От природы бездетная, рано схоронив мужа, она всю старость свою, пришедшую незаметно вслед за бурной юностью и сознательной трудовой зрелостью, отдавала чужим детям. Каждый день выходила она во двор и подолгу в одиночку просиживала за спицами на лавочке у подъезда - остальных стариков она сторонилась и даже слегка недолюбливала. Зато не проходило и пары недель без того, чтобы для какого-нибудь мальчугана не получились у неё тёплые шерстяные носочки или цветной узорчатый шарфик для девочки. Но замечательней всего было то, что ни разу за многие-многие годы бабушка Зина не прогадала с размером вещицы, хотя ни с кого наперёд не снимала мерок. Так, однажды она подозвала к себе Володеньку и вручила ему колючий новенький свитерок, с которого, улыбаясь, глядела весёлая улиточка, а дома мама долго и с изумлением рассматривала, как ладно пришлась обновка её сыну. За свитером вскоре подоспели шапочка, носочки, шарфик, безрукавка, а когда Володенька вырастал из прежних подарков, на смену уже готовы были новые, и всё повторялось по кругу: шарфик, шапочка, свитерок, носочки... В скором времени вся дворовая детвора щеголяла в баб-Зинином вязаном рукоделии, а родители дома не могли нарадоваться на свою искусницу и промеж собой жарко и с удовольствием пересуживали, у чьего дитяти шарфик оказался краше и кому больше вещичек досталось от бабушки Зины. Когда же дети вырастали из прежних одёжек, вещи раздаривались по друзьям да по знакомым, так что через пару лет как в окрестных, так и в отдалённых дворах нет-нет да и встречались довольные карапузы, приодетые с лёгкой руки бабушки Зины. Да и сам Володенька в холода никогда не выходил из дому без свитерочка, на котором по шовчику заботливой баб-Зининой рукой чёрными нитками была вышита маленькая пентаграммка.
- Здравствуйте, бабушка Зина! – встрепенулся Володенька.
- Здравствуй, внучек, - её ломаный, непривычный к говорению голос звучал как всегда ласково и сопровождался улыбкой, - Ты свитерочек-то мой одел? А то вон: холодно, дождик вчера цельную ночь лил непрестанно, а таперича лужи и ветруган дуить...
- Надел, надел, бабушка! – Володенька лихо задрал курточку, демонстрируя под ней растянутую довольную рожицу улиточки.
- Ну и слава тебе Хоссподи, - не прекращая улыбаться, процедила бабушка Зина, оборачиваясь вслед стремглав выбежавшему Володеньке.
***
На улице стояла по-настоящему осенняя прохлада, столь непривычная для первых чисел сентября. Вчерашние лужи, вздуваясь на солнце пузатыми серебристыми блюдцами, налитыми до отказа, изредка зыбко подрагивали, пополняясь запоздалыми каплями, поодиночке срывавшимися с отяжелелой листвы. Тут и там на зелёной травянистой лужайке прорастали вытравленные нескончаемым ливнем проплешины, взрытые вдоль и поперёк когтистыми лапами бродячих животных, и донышко каждого отпечатка подтопляла застоялая влага, которою земля была исполнена в последние дни. Расползались ворохи неметёного мусора, подгоняемые неспокойным порывистым ветром, застревали, пойманные, в непомерно разросшейся траве, намокали и тонули в обильных лужах или просто лежали, забитые, по углам и по ямам.
Володенька огляделся и зябко поёжился от непогоды. Сколько бы он не всматривался, по всему двору не было заметно ни души. Все друзья-товарищи, в играх с которыми провёл он нынешнее лето, теперь до единого пошли учиться школу, куда его по малолетству не приняли, лишь только наказали усердно готовиться на будущий год; а в детский садик – так уж повелось – Володенька не ходил. Он уже было развернулся и понуро зашагал обратно к дому, как вдруг возле лавочки у дальнего подъезда он краем глаза приметил две низкорослые, скорее всего, детские фигуры. «Может, с соседнего двора», - мелькнуло в голове у Володеньки, и он, круто развернувшись на месте, по лужам побежал на другой конец дома.
Два мальчугана, возрастом чуть поменьше Володеньки, сидели на корточках и пристально следили за чем-то на земле, что было скрыто за их внимательно склонёнными спинами. Володенька подошёл ближе и на цыпочках заглянул, но предмет интереса тех двоих был, должно быть, столь маленьким по размеру и внешне непримечательным, что Володенька не сумел ничего разглядеть. Тогда он, набравшись смелости, тронул чуткой рукой одного из мальчуганов за плечо.
- Чего? – испугано обернулся тот.
- А что там у вас? – робко спросил Володенька, но вдруг он отпрянул, заметив на обращённых к нему мальчишеских лицах частые гноящие язвы, утыканные крапинкой зелёнки. Язвочки начинались ото лба и сползали вниз, под одежду, под оттопыренные воротники рубашек, и дальше, невидимые, разбегались по всему телу, проявляясь ещё только на голых кистях рук.
- Ты к нам лучше не подходи. У нас эта, ветрянка. Ты от нас заразиться можешь, - угрожающе предупредил второй мальчишка.
- Мы тут улиточку смотрим. А ты иди себе другую поищи. Там их в кустах полно валяется.
Володенька испуганно кивнул и поспешил убежать подальше от гнойных мальчиков, но теперь ему уже не хотелось домой: он хотел тоже найти улиточку, настоящую, живую. Поэтому он поскорее нырнул в ближайшие кустики самшита, восковые листья которого, щедро усыпанные росой, нещадно замочили его курточку, сплошь покрыв её размашистыми тёмными пятнами, безразлично перетекающими одно в другое. Там, в переплетении тонких веточек, где особенно задерживалась сырость, по замшелой и осклизлой земле мирно переползала с кочки на кочку она – крупная виноградная улиточка. Володенька от радости поспешил сейчас же схватить её, хотя та никуда и не собиралась убегать. Затем он поскорее выбрался из плена кустов и стал разглядывать свою находку на солнышке.
Улиточка была замечательная: совсем как на свитере бабушки Зины, и даже ещё лучше. Мокрый перламутровый панцирь нежно поигрывал в лучиках солнышка, мягко просвечиваюшего пасмурное утреннее небо. Раковина начиналась из середины и раскручивалась, с каждым витком становясь всё толще и на конце расцветая прелестною гибкою шейкой, увенчанной двумя аккуратными усиками. Нежная липкая кожица вся была испещрена продолговатыми пятнышками, вытягивающимися по мере того, как улиточка медленно переползала по Володенькиной ладошке, оставляя следом жирный блестящий подтёк, скоро подсыхаюший на солнце тоненькой корочкой. Улиточка раскинула рожки по сторонам и внимательно оглядывала окружающее крошечными песчинками неприметных глазок. Володенька, заметив это, захохотал от радости и попробовал тронуть одну из антеннок пальчиком, но улиточка в ответ на его неосторожное прикосновение вдруг вся съёжилась и втянула рожки вовнутрь. Володенька удивился, что улиточка не хочет с ним играть, и снова попробовал достать её пальчиком, но от этого она ещё плотнее засела в домике и больше не выглядывала. Володенька ещё и ещё раз пытался достать её, но раковина была очень узкая, а пальчик не пролезал, и, тогда, чтобы не обломать хрупкие края, Володенька решил попробовать дотянуться до улиточки язычком. Он поднёс панцирь к лицу и заглянул в дырочку, но там ничего не было видно. Казалось, улиточка убежала оттуда и оставила домик порожним, но Володенька по весу чувствовал, что она всё ещё там. Тогда он просунул в дырочку язычок, но чуть не порезался об острый панцирь. Раздосадованный, Володенька размахнулся и швырнул улиточку в заросли самшита. Сейчас же в скрещенных ветвях послышалось шевеление, и навстречу Володеньке, раздвигая корявые веники кустов, вышел невысокого роста дяденька в коричневом пальто; до этого он стоял и любовался, как Володенька играет с улиточкой. На вид этот дяденька был очень интересный: вся кожа на его лице была усеяна тёмно-коричневой гречкой; пальто топорщилось у него за плечами, оттого что под ним на спине скрывался увесистый, туго закрученный горб; надбровные дуги, соединённые курчавой полоской щетинистой чёрной растительности, выпирали далеко вперёд наподобие рожек, так что из-под них с трудом проблёскивали крошечные бусинки глаз; рот у дяденьки был раскрыт и перекошен набок, и из уголков к подбородку стекали, ниспадая на распахнутый воротник пальто, две блестящие вязкие полоски слюны. Володенька смотрел на дяденьку с упоением и восторгом. Он уже догадался – нет, он точно знал, кто теперь стоит перед ним. С замиранием в голосе, с тревожной ноткой сомнения, но всё же утвердительно он произнёс:
- Ввы... Вы – улиточка, - и сейчас же потупил глаза, вдруг испугавшись своих слов.
Дяденька молчал, и только хриплое дыхание пузыристой пеной пробивалось из раскрытого рта в ответ.
- Значит, мы будем с Вами играть, – сказал Володенька, уже увереннее.
Дяденька сделал два шажка вперёд, переваливаясь с ноги на ногу.
- И Вы возьмёте меня к себе в домик, - Володенька тоже шагнул навстречу.
Дяденька поднял голову, так что из под нависших бровей-рожек стали полностью видны маленькие недоразвитые глазки. Теперь он неотрывно смотрел на Володеньку, явственно ожидая чего-то.
- И... - Володенька понял и немного смутился, но затем взял себя в руки и быстро выпалил, - И я буду облизывать улиточку своим язычком?
Дяденька молча взял его за руку, и они вдвоём пошли куда-то, далеко-далеко. И больше их никогда не видели.
22 сентября 2009 г.
